Исповедь....

[alajarei]

Название: Исповедь.
Автор: Я, Селена Рей, Алайя Рей - все это один и тот же человек!
Рейтинг: RG-13
Герои: Люси, Питер, Эдмунд, Сьюзан, Каспиан, Аслан....
Отказ от прав: Отказываюсь...
Саммари: Разве можно прожив в другом мире много лет, и вернувшись в свой остаться ребенком? Снова стать тем кем был? Нет, нельзя. Какого это жить в мире который уже давно стал неприятным и чужим? Исповедь Королей и Королев, заточенных в телах детей и тоскующих по своему миру, миру имя которому - Нарния.

Глава 1!



"Питер"

Раньше, до Нарнии, мы были детьми. Детьми, которые не верили в сказки, потому что было не до того. Тогда была война… Причем это была вовсе не та война, в которой мы могли что-то сделать: повести за собой, сражаться, верить, побеждать. Здесь мы не могли убивать тех, кто шел против нас и нашего народа, обагрять клинки кровью противников. Понимать, что мы можем все исправить вот этими руками, что держат клинок, исправить этим клинком, кровью врагов записывая новую историю, ведь мы Короли и Королевы, и все зависит от нас.
Вернувшись после первого путешествия в Нарнию, мы стали взрослыми мудрыми людьми, прошедшими войну и славу, мирные дни и хаос, в телах детей. И это было больно. Снова быть беспомощным в этой жуткой войне… Это ужасно – слышать крики о помощи мира, того, в котором мы родились, и не иметь ни малейшей возможности помочь. Потому что здесь мы не короли, а лишь дети, дети, которые ничего не смогут сделать. Не знаю как Эдмунд, Люси, Сьюзен, но я не мог заснуть ночами, слыша эти призывы о помощи, и проклинал Аслана за этот дар. В Нарнии он был полезен, но здесь причинял только боль.

Мы росли, ходили в школу, поддерживали мать. Жили, просто жили, старательно пряча за детским лицом полувековую мудрость правителей. Для меня это было сложно: очень многие замечали, что я думаю иначе. Так может думать взрослый человек, привыкший управлять, убеленный сединой старик, но никак не парень семнадцати лет отроду! Замечали и то, что я уже не могу относиться к родителям с должным почтением и уважением. Знали бы они, что сейчас я уже их ровесник.

С трудом привыкала и Сьюзен, потому что никак не могла влюбиться. Не потому, что никому не нравилась, а потому, что все парни рядом с нами – одноклассники, друзья семьи, дети знакомых наших родителей – были мелочными эгоистами, которые считали женщину красивым украшением к своей персоне. Типичные представители того времени в родном мире. Естественно, для Сьюзен, великой королевы, той, что столько сделала и создала, той, что сражалась и убивала ради своего народа, это было неприемлемо. Они ни капли не походили на того, кто завладел сердцем моей сестры – на Каспиана…

Для Эдмунда все было как-то проще. Ну, мне так казалось. Хотя, что я мог знать? Брат, хотя и был самым дорогим для меня человеком, все равно оставался для меня загадкой. Загадкой, которую я и не спешил разгадывать. Но одно я могу сказать точно: он тоже мучился оттого, что заперт в этом мире. В Лондоне. Он ведь тоже не может ничего сделать, и от короля в нем остались лишь взрослый взгляд и мудрость, которая в этом мире только мешает. Но еще я знал, что Эдмунд ни за какие блага мира не променяет то, что мы принесли из Нарнии, на спокойную жизнь здесь. Наверное, потому, что мы все еще верили…

Люси было хуже всех. Осознав, что мы снова дома, в мире, который родил нас, она замкнулась в себе. Часами рисовала и не обращала ни на кого внимания. Даже на нас. Вернувшись в Лондон, она снова научилась улыбаться, но улыбка оставалась неестественной и фальшивой. Только вот понимали это только мы – я, Эдмунд и Сьюзен. Было больно видеть, как в ее глазах день за днем гаснет блеск надежды. Было больно видеть, как с каждым днем ее рука все увереннее водит по листу бумаги, вырисовывая пейзажи и жителей нашего мира. Там, на холсте, они казались живыми, а сама Люси становилась все бледнее. Будто отдавала свою жизнь картинам. А мы ничего не могли сделать. Только наблюдать, как наш маленький ангел тает, словно свеча. Мне хотелось биться лбом об стенку и взывать к Аслану, которого я недавно проклинал, чтобы он пришел и спас свою любимицу. Но льва не было, а от Люси осталась только оболочка. Только живые горящие глаза и тонкая невесомая улыбка напоминали нам ее прежнюю. Этот мир убивал нашего ангела. А она продолжала рисовать. Врачи сказали, что у нее туберкулез, а родители обратились слишком поздно, и мы плакали. Плакал даже я, обнимая за плечи Сью. А потом в комнату, легко переступая, вошла Люси. Она задорно, почти как прежде, улыбнулась и позвала нас за собой. Она сказала, что закончила ту картину, которую не показывала даже нам, и теперь хочет, чтобы мы посмотрели. В ее глазах горело такое пламя, что мы не могли отказаться. Думаю, в каждом из нас вспыхнула надежда. Когда мы вошли в комнату, и Люси своими тонкими пальцами сняла покрывало с картины, мы обомлели. Это действительно был шедевр. Люси щебетала, улыбалась, смеялась. Прибежали родители, обнимали ее тонкое исхудавшее тело. Мы бросились было к ним, но тут Люси обмякла на руках у матери, и ее полные радости глаза застыли. Милое красивое личико все еще хранило улыбку, а безжизненная рука тянулась к картине, с которой на нас смотрел Аслан – Великий Лев…

Люси хоронили в понедельник. Я не знаю, как мы пережили все это. Прижимаясь друг к другу, мы смотрели, как опускают гроб. Мы стояли как можно дальше от родителей. Они бы, наверное, не поняли, что мы четверо значим друг для друга… то есть уже трое. Люси, преданная и любящая Люси, не выдержала давления этого мира. Мы уже теряли многих, но это было на войне. Вот так, в родном доме, мы не теряли еще никого.

На надгробии, рядом с фотографией нашей сестренки поставили картину. Последнюю картина, что она создала. И с нее на нас смотрел, с бесконечной печалью во взгляде, с такой печалью, что хотелось кричать до крови в горле, Нарнийский Лев Аслан…
Так нас осталось трое...